Притча-балаган

Ирина Алпатова

Распечатать
«Кавказский меловой круг» Бетрольта Брехта. Режиссер Евгений Дробышев
Художник Николай Слободяник. Художник по костюмам Марина Евдоченкова
Театр «Самарская площадь». Премьера 21 декабря 2019

Этот коллектив в населенной театрами Самаре занимает особое место, и зритель у него свой есть, и определенные творческие принципы, и своеобразный репертуар, и разные стилистические подходы к постановке каждого произведения. Художественный руководитель театра Евгений Дробышев, по его признанию, исповедует сценическую простоту. Но это, простите за высокопарность, простота высокого свойства — ясность мысли, мудрость и попытка дать ответы на многие поставленные вопросы.

Последним по времени премьерным спектаклем Евгения Дробышева стал знаменитый «Кавказский меловой круг» Бертольта Брехта, поставленный в жанре «притчи-балагана». Слово «притча» всегда немного настораживает, предполагая навязчивую дидактичность и даже некий пафос. Но присоединенный к ней «балаган» эти опасения снимает, поскольку скуку и правильные наставления отрицает. На деле же в этом спектакле присутствует не только «балаган», но и фарс, клоунада, почти цирковые моменты, решенные пластическим способом (режиссер по пластике Николай Куглянт).

Режиссер очень грамотно поработал и над текстом пьесы: как водится, испытание сценой не прошла вступительная часть, отдельные эпизоды были сокращены или купированы, добавлены несколько новых песен, созвучных именно этой постановке. В музыкальной же партитуре звучали мелодии не только Курта Вайля, но и Гии Канчели, Тома Уэйтса и других. И все это было сделано не просто так, а ради того, чтобы вычленить из многослойной пьесы Брехта отдельную цельную историю. Здесь главной становится тема материнства, истинного и мнимого, самопожертвования, долга перед близким человеком.

При этом прозаический перевод Соломона Апта на сцене зазвучал абсолютной поэзией. Актеры же присвоили себе небольшой грузинский акцент, создавший брехтовское остранение, придавший этой истории игровой сказочный колорит. Впрочем, в спектакле звучат разные языки: русский, грузинский, немецкий, английский в песнях, что придает ему общечеловеческое начало.

Сцена практически пуста, только справа и слева, а также над ней нависают ржавые железные пластины, сшитые между собой крупными стежками (сценография Н. Слободяника). Они явно напоминают острые ножи гильотины, так и случается впоследствии: такой «нож» отделяет голову губернатора Георгия Абашвили (Олег Сергеев) от бренного тела. И вот ее, бутафорскую, похожую на окровавленный мяч, все с отвращением перебрасывают друг другу. Эти железные листы отнюдь не неподвижны, они, двигаясь, могут создать любое условное место действия. А во втором акте на них явно проступят незавершенные образы ангелов с крыльями и нимбами. Костюмы тоже весьма разнообразны: нарядные грузинские, комические военные у латников, простые серые сарафаны у простонародья, всего и не перечислишь.

Этот спектакль отличает продуманная и грамотная режиссерская партитура. Вернее, партитур здесь много: световая, звуковая, пластическая, объединяющиеся в своем гармоничном звучании. Взамен брехтовского певца Аркадия, комментирующего и разъясняющего происходящее, мотивы поступков, внутренние борения, Евгений Дробышев предлагает некий Хор, состоящий из двух человек: Геннадий Муштаков и Наталья Носова. Они и ведущие, и своеобразные «слуги просцениума», подающие героям нужные и предметы, озвучивающие падение капель воды, шорох крысиных лап, удар головы о деревянную кровать и много еще чего. Ведущие умело сочетают поэтический пафос с прозаическим рассказом, нравоучение с искренностью, виртуозно меняя интонации, становясь своеобразными «поводырями» на пути зрительского восприятия, направляя его в нужное мыслительное или эмоциональное русло. А иногда именно они изображают трогательных библейских персонажей, надевая бутафорские нимбы и легко помахивая пальцами руки, словно крылышками. Справедливости ради, эти ангельские видения здесь не кажутся органичными, ведь речь идет о людях, которые делают свою жизнь сами, без всяких божественных вмешательств. Появляются нотки излишней сентиментальности, находящиеся, кажется, в явном диссонансе с автором. Хотя эти эпизоды, конечно, зрелищны, изящны и по нраву зрителям.

В этом спектакле так много открытых игровых моментов: вот конный гонец из города (Сергей Булатов) забавно скачет на палочке с кукольной лошадиной головой, а вот актёр открыто проходит по сцене с дымовой машинкой; а вот наподобие «рояля в кустах» на сцене появляется патефон, а Груше (Анастасия Карпинская) тут же начинает танец с латником, а потом отчаянно колотит его палкой, предусмотрительно поданной Ведущим; ледниковые горы привычно изображаются белыми полотнищами, а река — синим; Груше легко становится «невидимой», принимая детскую позу «я в домике».

Актерское же существование вполне брехтовское, с прямыми и открытыми обращениями в зал и мгновенными переключениями на живое диалогическое или массовое общение, экспрессивные и громкие эпизоды сменяются тихими, спокойными, с быстрой сменой интонаций, статика тут же оборачивается динамикой с песнями и танцами. Такие вот брехтовские «качели», прекрасно обыгранные в этом спектакле. К тому же актеры играют здесь по несколько персонажей, что позволяет быстро и умело менять «маски» и манеру исполнения. И очень важен игровой и человеческий контраст между персонажами: истеричная, смешная, взбалмошная, лицемерная комедиантка Нателла (Мария Демидова), кровная мать младенца — и сдержанная, полная достоинства Груше — Карпинская, мать приемная, но настоящая. У нее любовь к чужому брошенному ребенку проявляется сразу, мгновенно. Как парадоксально радостно она говорит: «Они его оставили!» И как бы потом не пыталась Груше расстаться с богом данным сыном ради его же спасения, зрители прекрасно понимают, что этого не случится, и будут они вместе до конца, причем конца счастливого.

А преодолеть, как известно, придется многое: и переход через горы, и неприязнь брата (Олег Сергеев) и его истеричной и слишком уж добропорядочной жены (Юлия Бакоян), и постылое замужество с умирающим Давидом (Сергей Булатов). Но сколь смешна, действительно до фарсовых перехлестов, сцена свадьбы. Мужа кладут на лавку, накрывая с головой то ли свадебным, то ли погребальным покровом, гости тащат похоронные венки, которые, раз… и превращаются в красные свадебные букеты, ребенка заворачивают в траурные пеленки, на черные платья набрасываются алые ленты, бедного жениха постоянно роняют. Но стоит лишь в этот момент прозвучать фразе «война кончилась!», как умирающий восстает и чувствует себя на все сто! Но вот тут‑то и начнутся проблемы не менее серьезные: как уберечь себя от этого горе-мужа и сохранить верность жениху Симону (Роман Лексин), который вот-вот вернется с войны. Это получится, но дастся очень непросто, да еще ведь надо, чтобы Симон понял и простил. Впрочем, Роман Лексин играет своего героя также полным достоинства и умения, пусть и с трудом, расслышать другого.

И, наконец, явление судьи Аздака (Владимир Лоркин) расцвечивает ярчайшими актерскими красками движущееся к финалу действие. Его прежняя история в спектакле тоже сокращена, осталось лишь то, что он пьяница и «берет», хотя, как положено у Брехта, не чужд народной справедливости. Он и устраивает это библейское соревнование по «перетягиванию младенца», дабы установить, какая из матерей настоящая. Но если Нателла — Демидова злобно косится только на соперницу, то взгляд Груше — Карпинской не отрывается от ребенка: как ему? Больно? Страшно? И она раз, и другой, не выдерживает, отпускает, то застывая в неподвижном отчаянии, то вскрикивая из последних сил. Впрочем, все кончится хорошо.

Ну, может, за исключением того, что все без исключения люди здесь не очень понимают, что делать с этим внезапно вернувшимся мирным временем, как себя вести, чем заняться? Ведь любая война, пусть даже и короткая, все равно оставляет травму и ощущение «вывихнутого века». И это, между прочим, очень современно и тоже напрямую обращено к зрителям. И даже рампа в этот момент как‑то исчезает…

Возврат к списку