Каталепсия времени

Вячеслав Шадронов

Распечатать

Очень важно, несмотря на все объективные и не очень препоны, было для меня попасть на этот спектакль. Пожалуй, как образец "иммерсивного театра" (создатели "Исследования ужаса" вряд ли позиционируют его "иммерсивным", справедливо полагая, должно быть, "иммерсивность" направлением околотеатральным, развлекательного, аттракционного пошиба, хотя это всего лишь форма и наполнять ее можно сколь угодно по-разному) ничего совсем уж сверхъестественного постановка Бориса Павловича не предлагает. Публика - количеством оптимально до 15 человек (при желании можно еще уплотнить на 2-3, однако на московском показе, куда мне довелось проникнуть паче чаяния, оставались вакансии...) помещена в "среду" и постоянно находится среди актёров либо совсем рядом с ними; интерактива не предполагается, но технически возможен и он, действие перемещается из-за кухонного стола в коридор, в гостиную, в кабинет и обратно за стол, включает в себя посиделки с чаем и общий ужин с селёдкой (персонажи ещё и "выпивают", но зрители только закусывают, что резонно - бутафорскую водку предлагать смысла нет, а настоящую чревато...), но в таком формате профессиональные, опытные и талантливые драматические актёры все-таки, по большому счету, играют спектакль, и даже, можно сказать, пьесу, в целом достаточно "традиционную", сконструированную преимущественно из записок Леонида Липавского 1933-34 гг. о бытовых и творческих (в данном случае одно с другим неразделимо) буднях кружка ОБЭРИУ, хотя и включающую в себя сценки "один на один" с "приватным" чтением текстов (мне, например, пока шло коридорное представление, достались на кухне фрагменты размышления Якова Друскина об Апокалипсисе... - каюсь, не дослушал, убежал к остальным смотреть "шоу"), а также стилизованные вставные пародийно-эксцентрические номера на стихи и другие тексты "классиков" направления - Хармса, Введенского, Олейникова, Заболоцкого.

Почему, собственно, я так рвался в "Квартиру", точнее, на "Исследование ужаса" ("Квартира" - общее название проекта, изначально родившегося в настоящей петербургской квартире, где игралось несколько спектаклей, "Исследование ужаса" лишь один из них) - для меня с весьма юных лет не только, а, может быть, и не столько Хармс, Заболоцкий (всё-таки присутствовавшие с 1970-80-х в культурном обиходе на правах "детского чтения" вполне официально), но и Яков Друскин, и Леонид Липавский стали хорошими знакомыми: вышедший в 1991-м № 11 журнала "Театр", посвященный целиком ОБЭРИУ, почти сразу попал мне в руки; потом я уже, как дипломник и аспирант филфака, занимался советским литературным авангардом 1920-30-х гг., иного толка ("орнаментальной прозой", Борисом Пильняком), но эпоху до сих пор ощущаю как "свою", и персонажей "Исследования ужаса" тоже, отсюда моя решительность попасть на спектакль Бориса Павловича, отсюда и пристрастное, критичное к нему отношение, невозможность и осознанное нежелание моё "расслабиться", "погрузиться", "проникнуться" и "почувствовать" - хотелось рационально осмыслить взгляд современного режиссёра на эпоху и на её людей, для своего времени знаковых, но и маргинальных по отношению к "мейнстриму" (как сказали бы сейчас) вместе с тем.

А я среди них ощущал себя комфортно, и мне было понятно, о чём они говорят, шутя или всерьёз, или так и так сразу ("списывать теории у академика Марра" - это для 1933 года уже шутка или еще нет?).

Удивительно, неожиданно, парадоксально - и думаю, это большая удача! - что в Москве проект "Квартира" с его "Исследованием ужаса" нашёл себе место не где-нибудь ещё, в подходящем габаритами, условиями и обстановкой, а в редакции журнала "Новой мир", той самой, исторической, расположенной в здании на задах бывшего кинотеатра . Но пока ещё аутентично облезлые и умеренно захламлённые редакционные интерьеры в растрескавшихся стенах и за мутными почти до полной непрозрачности окнами сохраняют практически тот вид (поменялись лишь таблички с фамилиями на кабинетах), где, насколько я понимаю (или это все же на прежнем месте было?) Твардовский принимал Солженицына и т.п. А стена коридора увешана в ряд фотопортретами деятелей, определивших историю "Нового мира", начиная со старого партийца Скворцова-Степанова и далее, через Твардовского с Симоновым, к дням не столь далеким.

Но меня - полагаю, зрителей и создателей "Исследования ужаса" также, - интересовали как раз времена более давние, и чрезвычайно любопытной, продуктивной мне представляется возможность пусть умозрительно (структура спектакля, созданного в иной обстановке, которая тоже давно утрачена, "Квартиры" больше нет, в Петербурге "Исследование..." идёт на площадке редакции "Петербургского театрального журнала", но это, насколько я слышал, подвальное и вообще совсем другое пространство, ничего подобного в изначальном замысле не предполагает) совместить параллельно существовавшие, но не пересекавшиеся миры ленинградского поэтическо-театрального обэриутского "андеграунда", - и московского "штаба" официальной, если еще до поры не совсем "официозной" советской литературы, одним из столпов которой к началу 1930-х стал "Новый мир" под руководством Полонского/Гусина (потеснив "троцкистскую" и постепенно впадавшую в опалу "Красную новь" Воронского, вскоре расстрелянного), чей портрет, разумеется, занимает подобающее место на стене среди прочих (Полонскому тоже, поди, не миновать стенки к концу 1930-х, но ему "повезло", он умер от болезни раньше, в 1932-м), далее идут Гронский и Ставский, уже деятели следующего поколения, больше функционеры, а Полонский был настоящий, толковый, хотя и стоящий на "марксистских" (но не вульгарных, не "пролеткультовских") позициях литературовед; и все-таки примечательно, что Липавский по отношению к Полонскому, а круг ОБЭРИУ к авторам "Нового мира" рубежа 1920-30-х гг. (в том числе "оппозиционным", подвергавшимся проработке, регулярной травле в периодике Пильняк, Замятин и т.д.) составляют совершенно особый мир, даже не противоположный, не политически противостоящий "истеблишменту" (кстати, "обэриуты" в своем аполитизме были куда более по сути "благонадежны", чем заигрывавшие со спецслужбами "пролетарские писатели" и вечно фрондирующие "попутчики"), а просто иной, не имеющий с "Новым миром" общих точек.

И вот в этой и не совсем как бы далёкой, и природно чуждой среде актёры Бориса Павловича разыгрывают сценки из 1933-34 гг. - как разыгрывали жизнь сами герои Липавского, поэты-обэриуты и близкие к ним люди, писатели, философы. Причем у Павловича распределение текста "по ролям" не всегда прямолинейно и очевидно: за Липавского выступает актриса, за Хармса и вовсе двое исполнителей, актриса и актёр... Игровой и "реалистический", с погружением в быт и психологию театр смешиваются - пожалуй, главное достижение проекта как раз в этом, потому что по отдельности многие сценки замаху на тему, эпоху и личности героев соответствуют, если честно, далеко не в полной мере, а за четыре часа действо успевает и физически измотать даже пассивно присутствующего наблюдателя.

Сомнения и отчасти сожаления в связи с "Исследованием..." у меня остались не историко-культуролого-литературоведческого, а сугубо эстетического свойства: методология режиссёра, сдаётся мне, неадекватно простовата в применении к столь сложным, противоречивым материям и персонам, которые затронуты им в проекте. Для отстраненного, "объективного", серьезного осмысления обэриутских "приколов" здесь с избытком... "прикола" (как ни парадоксально), игры, эмоционального вклада участников в процесс; оптимальнее, вероятно, для решения аналогичных задач подошли бы творческие методы пост-драматического театра, Дмитрия Волкострелова, Евгении Сафоновой... А Борис Павлович (я прекрасно его понимаю, сам такой) чересчур "лично", "чувствительно" относится к происходящему, что делает его "исследование" в недостаточной мере "исследованием", неизменно возвращая его к "игре", "забаве" (порой и с крайне, по моему убеждению, неуместным привкусом "просветительства"...), пускай и как спасительному средству от "ужаса".

Но, кроме того, в плюс Борису Павловичу и его проекту - "исследует" он вслед за Леонидом Липавским, чье сочинение дало название спектаклю, безусловно, ужас универсальный, метафизический, а не тривиальный, не повседневный и еженощный (при всей его неизбежности и стоящей за ним реальной угрозе, для большинства героев спектакля реализовавшейся максимально трагически, до полной гибели всерьез, хотя за Липавским "пришли" с иной стороны, он без вести пропал в начале войны на Ленинградском фронте) страх, не то, что вот сейчас раздастся стук в дверь и агенты НКВД, разбросав бумаги, прикажут "собирайтесь!", уведут кого-нибудь из присутствующих. При том мелькает в застолье (уже не кухонном, а кабинетном - в приемной главреда и ответсека "Нового мира"!) разговор в духе "Немцы - мерзавцы, у них Тельман третий месяц сидит в тюрьме... У нас такое возможно? Никогда!..", и вряд ли спроста Павлович включает его в драматургическую композицию "Исследования..." Впрочем, едва ли не более пророчески звучат и слышатся нынче вскрики типа "А ты руки моешь, прежде чем ее коснуться?!" - хотя воспроизводятся они строго по аутентичному тексту Хармса и речь идет о таинственной книге "Малгил"... "Да, и руки надо мыть!"

P.S. Среди прочего в спектакле проскакивает упоминание, что Хармс демонстративно снимал на публике штаны, сознательно шокируя этим окружающих - для чего (соблюдая все же "приличия"!) заранее надевал одни брюки поверх других. Только что в Ханты-Мансийске я присутствовал на представлении фестивальной ретроспективы бразильского кинорежиссёра-"плохиша", создателя авангардистского (совершенно несмотрибельного, признаться) трэш-порно-короткометражек, и он, завершая вступительное слово, переполненное панегириками в адрес раннесоветских деятелей искусства - Малевича, Родченко, Эйзенштейна и т.п. - точно так же снял штаны, под которыми снизу оказались другие; и вот, услышав реплику про Хармса в "Исследовании ужаса", я думаю: просто распространенный такой в веках и континентах прикол - или бразильский ценитель советского андеграунда, числящий себя его наследником, где-то вычитал про эскападу Хармса, усвоил и теперь авангардистский жест столетней выдержки повторяет?!

Возврат к списку