Полное название театра Шаубюне ам Ленинер плац и без того вызывает у всякого русскоговорящего вне зависимости от уровня познаний и направленности (пред)убеждений стойкую ассоциацию с Лениным - хотя на самом деле, если не путаю, созвучие с местным топонимом случайное. Но неслучаен интерес Шаубюне к Ленину: когда ввиду объявленного карантина и отмены всех представлений открылись видеоархивы театра, а большая часть этих материалов оставалась на протяжении многих лет недоступна широкой публике, первой и по хронологии выпуска спектакля, но, вероятно, отчасти и по важности, "программности" транслировали "Мать" (инсценировку Брехта по Горькому) , с революционными "подблюдными" песнями, прямой агитацией, бесконечными разговорами про "кляссен кампф" на повышенных тонах, с репродукцией хрестоматийного - вряд ли для граждан ФРГ и жителей Западного Берлина - интерьерного портрета Ленина в кремлевском кабинете кисти Исаака Бродского. Спустя месяц, если, не и подгадывая к 150-летию Владимира Ильича, то все-таки имея "круглую дату" ввиду, театр выложил запись спектакля Мило Рау "Ленин", поставленного, и тоже едва ли без оглядки на календарь, в 2017-м.
У меня постановка заведомо не вызывала пиетета - то, что я видел у Рау до сих пор, сводилось к пошлейшей и агрессивнейшей (а хуже всего - лицемерной) псевдодокументальной спекуляции на расхожих, будто бы волнующих "мировую прогрессивную общественность" темах из стандартного супового набора «капитализм-империализм-капитализм». Всё- то им кажется, что в мире чистогана ограничивают их творческую свободу, а пуще того эксплуатируют пролетариат... – эх, не досталось им "диктатуры пролетариата" с "культурной революцией"! Вот с такими мыслями я включил трансляцию записи "Ленина", и остался во многих отношениях удивлён.
"Ленин" Мило Рау - не просто занятный, но по-настоящему интересный, очень хороший во всех отношениях спектакль, особенно, если не забывать, что сделан он всё-таки с расчётом на вполне определённого сорта западноевропейскую публику. Номинально Мило Рау рассказывает о последних днях жизни Ленина, а вернее, действие происходит в Горках за полгода до смерти Ильича, в сентябре 1923 года. Рядом с тяжело больным Лениным находятся Надежда Константиновна (Нина Кунцендорф), лечащий врач Федор Гетье (Кай Бартоломаус Шульце), преданная секретарша Лидия Александровна (Ирис Бехер) и охранники во главе с комендантом-алкашом. Ильича посещают Троцкий (Феликс Ромер), Сталин (Дамир Авдич), Луначарский (Ульрих Хоппе), а также юные представители общественности от Симбирской, родной для вождя, губернии. Понятно, что спектакль - не реконструкция реальных событий, да и декорация (сценографы Антон Лукас и Сильви Наунхейм) не воспроизводит подлинную обстановку усадьбы. Но можно не сомневаться: уютный деревянный домик с тесноватыми, скромными интерьерами, с похожими одновременно на лабиринт, на убежище и на склеп комнатками, вращающийся на круге и открывающийся то одним, то другим укромным углом, режиссёру понадобился специально,он сознательно погружает Ленина и его присных в пространство, вызывающее на памяти скорее пьесы Чехова или Горького - "Дядю Ваню", "Три сестры", "Вишнёвый сад", "Дачников", "Чудаков", "Детей солнца".
Одновременно с тем соблюдается формат "документального театра", вплоть до того, что актёры в прологе, приготовляясь к выходу на сцену (хотя уже на сцене), гримируясь (на глазах у зрителя), выступают с историями про собственное детство от первого лица: один, тот, что играет Троцкого, выросший в Вене, рассказывает, что отец его был "троцкистом", а Троцкий провёл в Вене около семи лет, и в столице Австро-Венгрии хватало своих "революционеров", которых называли, правда, "шницель-коммунистами", потому что революцию они делали, не выходя из кофейни. Другой, наоборот, родился в ГДР, и признаётся, что когда сталкивается с почитанием западными "интеллектуалами" Ленина и Троцкого, как икон, вспоминает собственный 23-летний опыт существования при социалистической системе. Тут к месту пришёлся бы и такой сугубо большевистский неологизм, как "ликбез" - что неизбежно, потому что немцы, тем более по большей части все-таки из ФРГ в прошлом (я думаю, что и русскоязычный зритель современный также) не обязаны знать в подробностях, кто кому дядя на ленинской даче. Разумеется, Рау сотоварищи (у проекта были драматурги, составившие композицию пьесы) надергал там и сям цитат из разных сочинений, выступлений, зафиксированных (при Ленине секретарь неотлучно пребывает, женщина верная, с 1917-го, со Смольного) мыслей и фраз главного героя, его гостей, его родных; но не в пример множеству аналогичных русскоязычных монтажных опусов (Саши Денисовой, Ольги Погодиной-Кузминой) драматургия "Ленина" поражает аккуратностью, как общего замысла, так и стилистического решения, а текст при этом простой, разговорный, английских субтитров мне для понимания диалогов хватило... Часть реплик и вовсе по-русски произносится, но с таким акцентом, что проще на английском прочесть, чем этот русский на слух разобрать.
Тем не менее, рассказчиком выступает всё же Троцкий, а не Сталин, и даже не Луначарский, как фигура относительно нейтральная, или, как абсолютно нейтральная фигура была бы, не врач: "левый уклон" дает о себе знать! Именно Троцкий, чью книгу обсуждает полудееспособный Ленин, тут становится точкой отсчета идеологической, - и это показалось принципиально верным шагом. Троцкий "приводит" зрителя к Ленину - вместе с видеокамерами, транслирующими крупные планы (в видеозаписи эффект отчасти теряется). А Ленина играет... актриса, в чём никакого формального прорыва нет: в "Горках-10" Дмитрия Крымова Ленина тоже играла девушка, тогда ещё совсем молодая Маша Смольникова, в оформлении, тоже стилизованном под ту самую картину Бродского "Ленин в кабинете", но с совершенно иными художественными задачами. Крымов отталкивался от текста "Кремлевских курантов" из популярной некогда драматической трилогии-ленинианы Погодина, которую без смеха в современном русскоязычном культурном контексте уж точно воспринимать невозможно. Тогда как текст Мило Рау и К, да и сам спектакль, по интонации, по настроению - не "третья патетическая", но "осенняя соната"; а смерть пациента во время операции после дуэли, которую мимоходом припоминает доктор, только что перевернувший голого (голую) Ленина кверху попой и вставившего ему в анус термометр, парадоксально и травестирует ситуацию, и позволяет (как ни странно) избежать комизма, гротеска, но и буквализма, натурализма также, а еще (волей-неволей) лишний раз отсылает к Чехову, и типаж доктора "чеховский" - пенсне, бородка.
Ленин думает о будущем, делится с Надеждой Константиновной своими опасениями, упоминает помимо Троцкого со Сталиным и Бухарина, и Зиновьева, это всё тоже важные, но сами по себе, пожалуй, не слишком занимательные и злободневные эпизоды ( в плане свежего взгляда на архивные материалы большего внимания заслуживает проект "Родина" Андрея Стадникова, посвященный внутрипартийной борьбе в СССР 1920-х годов, и намного глубже раскрывающий сложную подоплеку противостояния "троцкистов" со "сталинистами"). Заходит речь и о Маяковском - в уста актёров вложены подлинные суждения прототипов персонажей пьесы о футуризме, биомеханике и т.п. - и понятно, что режиссёра такие материи волнуют не меньше, чем перспективы партстроительства. Вместе с тем идеологические, политические, эстетические дискуссии погружены опосредованно в бытовую обстановку: ванна холодная - шесть лет после революции прошло, но даже у её вождя перебои с горячим водоснабжением. А фоном идут... клавиры Баха (даже не Бетховена и Шуберта, которых Ильич так любил) - и придают действию ещё более отстраненно-меланхоличный тон.
В ровное течение "дачных" разговоров - будто ничего не случилось и не предвидится! - врываются и "репризные", почти эстрадные по динамике и эмоциональности эпизоды. К примеру, дети привезли в подарок кресло-коляску, чтоб Ильич меньше уставал - но "я еще не настолько устал", - прибавляет Ленин, поблагодарив маленьких посланцев симбирского комитета рабочих, вызывает Петровича и велит ему отдать кресло солдату, потерявшему ноги на войне...В сцене нет ни капли ёрничества, сарказма, пародийного подтекста, меня это невероятно подкупило, потому что, боюсь, в русскоязычном театре сегодня ничего близко подобного не то что увидеть, но хотя бы просто сделать, показать нельзя, без уклона если не в пародию и в травестию, то в пафосную фальшь.
Или знаковый, хоть несколько грешащий "театральщиной" эпизод - подарок Сталина: декоративная доска с профилями (впоследствии иконическими) Маркса-Энгельса-Ленина. Сталин, ещё достаточно молодой, стоит в проёме на террасу за спиной Ленина и оттуда протягивает ему доску с барельефом, и впрямь несколько смахивающем на "троицу". "Мы не святые," - заявляет Ленин; "Троцкий того же мнения", - спокойно отвечает Сталин; и далее во время этого разговора Ленин теряет силы и падает. Ситуация игровая, - но разыграна настолько аккуратно, тонко и актёрски, и режиссёрски, что во всём советском кинематографе (даже "оттепельном", вроде "Синей тетради" или "Шестого июля") не найти образчика "ленинианы" достойнее! И даже когда Сталин целует Ленина (которого играет актриса, но уже полностью загримированная, с налепленными усами и бородой) в губы - такой ход не то что пошлым, но и надуманным, не кажется.
Исаак-дунаевское "А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!" - очевидный анахронизм, музыка уже следующей эпохи, но когда под неё Сталин поющую девочку трогает ласково за щечку, это выглядит не случайным проколом, не огрехом (пускай Мило Рау не в курсе и выбор мотивчика сделан "ошибочно"), но абсолютно точным видением исторической перспективы, пускай и задним числом. Но захватывает, насколько виртуозно актрису Урсину Ланди прямо по ходу спектакля превращают в "ленина", придают ей, изначально выступающей без грима, портретное сходство с героем.
Самое важное в спектакле - то, что он заново открывает образ Ленина, прежде всего (хотя бы и без расчета), нам, мне, всем, для кого Ленин - это или фетиш (ко времени моего детства уже вполне мёртвый, о котором можно говорить только языком расхожих, не вызывающих доверия лозунгов, либо анекдотов), или жупел, пугало для православных фанатов, или, хуже того, дегенерат вроде персонажа сокуровского "Тельца", с которым у "Ленина" Рау прослеживаются и сюжетные, и даже текстуальные переклички, тем разительнее противоположность взгляда и подхода!), которого так легко сделать козлом отпущения за все, что после, да и до него творилось на этой земле. А ведь на самом деле подобного герою спектакля Рау "ам Ленинер плац" Ленина нигде нет - ни в старых фильмах у Ромма, Юткевича, тем более Чиаурели, ни в советских "лауреатских" типа "историко-революционных" пьесах, ни в картинах и спектаклях последних десятилетий....
Я очень увлечен темой и персонально фигурой Ильича (больше в ее мифологическом аспекте, правда) - но не могу припомнить и в новейшем времени такого, уважительно-сочувственного и одновременно объективно-аналитического отношения к Ленину хоть в каком-нибудь художественном произведении. Элемент субъективности, с одной стороны, и некоего популизма, с другой, спектаклю присущ, никуда не денешься. Печали и сомнения, приписанные Ленину, авторы, наверное, высказывают собственные (в 71-м году, вместо "Матери" Брехта-Горького, они пришлись бы ко двору больше, чем в 17-м). Провалу германской революции в разговорах насельников Горок уделено непропорционально много места - раз уж спектакль поставлен в Берлине и его смотрят немцы, это им адресовано, их должно цеплять. Эффектные, ударные приемы из расхожего обихода современного театра - натурально потрошат на камеру рыбу, из которой Надежда Константиновна сварит уху, а Троцкий снимет пробу - тоже отчасти режут глаз (не столько "натурализмом", сколько вторичностью). Но ценности и уникальности проекта, напоминающего неблагодарному человечеству про смелых и больших людей, которые честно, отважно, самоотверженно пытались сделать мир более совершенным, но натолкнулись на ограничения, которые даже им оказались не по плечу (хотя казалось в какой-то момент, что вот-вот... немножко ещё - и получится!) - они не отменяют.
Сразил и предфинальный монолог, который Ленин произносит на камеру (использован аутентичный текст, его прямая речь... где ж ещё послушать Ленина, как не в немецком театре?!) - мощный, страстный, убеждённый... убедительный! - и то, как он подан в спектакле, когда внимающие Ленину постепенно расходятся; вещая с дачной веранды, он говорит в пустоту, обращение его прерывается "ударом", припадком. А в эпилоге "Ночь" (действие пьесы хронометрировано по времени суток и уложено в один долгий день, но реальных событий вмещает куда больше и реальное, историческое время намного шире этих рамок) парализованный Ленин пытается диктовать секретарше, но ясный могучий ум заключен в непригодное к употреблению тело, и это уже проблема шире исторического и политического круга тем, обозначенных непосредственно в спектакле…
Кажется лишней повторение сценки с визитом и подарком детей - только теперь Ленин никого не узнает и ничего не соображает, а только кричит "расстрелять!" - она всё упрощает, сводит к конкретике и политической, и медицинской. Но заряд, полученный от спектакля ранее, таков, что общее впечатление всё равно не редуцируется до прописей. А кроме того - я несколько раз пересмотрел запись - волей-неволей возвращаешься к началу, к прологу, предшествующему основному действию, пока актёры еще не вошли в "образы" и не вступили в "декорацию", а говорят от собственного лица: тот, которому отец дал книжку Троцкого о Ленине - и тот, который в юности долго хотел прочесть "Миф о Сизифе" Камю, но, родившись в ГДР, обрел такую возможность лишь после того, как поехал в ФРГ и там, в привокзальном книжном киоске, купил. Спектакль "Ленин"
Мило Рау в Шаубюне - как та книжка Камю, которую удалось добыть только по ту сторону "стены"...
